Неточные совпадения
«Не для нужд своих жить, а для
Бога. Для какого
Бога? И что можно сказать бессмысленнее того, что он сказал? Он сказал, что не надо жить для своих нужд, то есть что не надо жить для того, что мы понимаем, к чему нас влечет, чего нам хочется, а надо жить для чего-то непонятного, для
Бога, которого никто ни понять, ни определить не может. И что же? Я не понял этих бессмысленных слов Федора? А поняв, усумнился в их
справедливости? нашел их глупыми, неясными, неточными?».
Такое объяснение всего того, что происходило, казалось Нехлюдову очень просто и ясно, но именно эта простота и ясность и заставляли Нехлюдова колебаться в признании его. Не может же быть, чтобы такое сложное явление имело такое простое и ужасное объяснение, не могло же быть, чтобы все те слова о
справедливости, добре, законе, вере,
Боге и т. п. были только слова и прикрывали самую грубую корысть и жестокость.
— Зося, опомнись ради
бога, что ты говоришь… Неужели я так похож на своих предков?.. Нужно же иметь капельку
справедливости…
Стараюсь поступать по
справедливости и по закону — и то слава
Богу!
— Как за что, батюшка Кирила Петрович? а за тяжбу-то покойника Андрея Гавриловича. Не я ли в удовольствие ваше, то есть по совести и по
справедливости, показал, что Дубровские владеют Кистеневкой безо всякого на то права, а единственно по снисхождению вашему. И покойник (царство ему небесное) обещал со мною по-свойски переведаться, а сынок, пожалуй, сдержит слово батюшкино. Доселе
бог миловал. Всего-на-все разграбили у меня один анбар, да того и гляди до усадьбы доберутся.
И после всего этого великий иконоборец испугался освобожденной личности человека, потому что, освободив ее отвлеченно, он впал снова в метафизику, придал ей небывалую волю, не сладил с нею и повел на заклание
богу бесчеловечному, холодному
богу справедливости,
богу равновесия, тишины, покоя,
богу браминов, ищущих потерять все личное и распуститься, опочить в бесконечном мире ничтожества.
Но неправда, несправедливость мира не есть отрицание
Бога, ибо к
Богу неприменимы наши категории силы, власти и даже
справедливости.
Идея
Бога — отречение от человеческого разума, от
справедливости и свободы.
Он думал, что восстание на
Бога в человеке может происходить от божественного в нем, от чувства
справедливости, жалости и достоинства.
Бог — Творец этого мира, отрицается во имя
справедливости и любви.
Чужды раболепствования не токмо в том, что благоговение наше возбуждать может, но даже и в люблении нашем, мы, отдавая
справедливость великому мужу, не возмним быти ему
богом всезиждущим, не посвятим его истуканом на поклонение обществу и не будем пособниками в укоренении какого-либо предрассуждения или ложного заключения. Истина есть высшее для нас божество, и если бы всесильный восхотел изменить ее образ, являяся не в ней, лице наше будет от него отвращенно.
А вот вы, молодые люди, поди-ка, чай, думаете, что нынче лучше, народ, дескать, меньше терпит,
справедливости больше, чиновники
бога знать стали.
Начальника теперь присылают: миллион людей у него во власти и хотя бы мало-мальски дело понимать мог, так и за то бы
бога благодарили, а то приедет, на первых-то порах тоже, словно степной конь, начнет лягаться да брыкаться: «Я-ста, говорит,
справедливости ищу»; а смотришь, много через полгода, эту
справедливость такой же наш брат, суконное рыло, правитель канцелярии, оседлает, да и ездит…
Петр Иваныч был добр; и если не по любви к жене, то по чувству
справедливости он дал бы
бог знает что, чтоб поправить зло; но как поправить?
— Я, маменька, не сержусь, я только по
справедливости сужу… что правда, то правда — терпеть не могу лжи! с правдой родился, с правдой жил, с правдой и умру! Правду и
Бог любит, да и нам велит любить. Вот хоть бы про Погорелку; всегда скажу, много, ах, как много денег вы извели на устройство ее.
— Что же за
справедливость? Не
бог знает как вы, отец дьякон, и справедливы.
Ведь если 50 лет тому назад богатый, праздный и рабочий, безграмотный человек оба одинаково были уверены, что их положение вечного праздника для одних и вечного труда для других определено самим
богом, то теперь уже не только в Европе, но и в России, благодаря передвижениям населения, распространению грамотности и книгопечатанию, трудно найти из богачей и из бедняков такого человека, в которого бы не запало с той или другой стороны сомнение в
справедливости такого порядка.
И вот для решения вопроса, самая постановка которого показывает непонимание учения, были произнесены на этом собрании, как это описывает книга Деяний, в первый раз долженствовавшие внешним образом утвердить
справедливость известных утверждений, эти страшные, наделавшие столько зла, слова: «угодно святому духу и нам», т. е. утверждалось, что
справедливость того, что они постановили, засвидетельствована чудесным участием в этом решении святого духа, т. е.
бога.
Справедливость требует, однако ж, сказать, что по окончании церемонии он поступил со мною как grand seigneur, [Вельможа (фр.).] то есть не только отпустил условленную сумму сполна, но подарил мне прекрасную, почти не ношенную пару платья и приказал везти меня без прогонов до границ следующего помпадурства. Надежда не обманула меня:
Бог хотя поздно, но просветил его сердце!
Старик говорил о
боге с такой радостью и верой в его
справедливость, точно знал все мысли
бога и проник во все его намерения.
Но главное, что больше всего поражало меня в моем новом положении, это совершенное отсутствие
справедливости, именно то самое, что у народа определяется словами: «
Бога забыли».
Он столкнул с неба свою тусклую звезду, она закатилась, и след ее смешался с ночною тьмой; она уже не вернется на небо, потому что жизнь дается только один раз и не повторяется. Если бы можно было вернуть прошлые дни и годы, он ложь в них заменил бы правдой, праздность — трудом, скуку — радостью, он вернул бы чистоту тем, у кого взял ее, нашел бы
бога и
справедливость, но это так же невозможно, как закатившуюся звезду вернуть опять на небо. И оттого что это невозможно, он приходил в отчаяние.
Та же сцена народной преданности повторилась теперь: народ, бросившись на колени, воскликнул: «Пусть будет, что угодно
богу и тебе, государь; мы все дети твои!» И все было успокоено в Москве потому, что все остались довольны
справедливостью и великодушием царя.
— Но живы и бессмертны богостроители; ныне они снова тайно и усердно творят
бога нового, того именно, о котором ты мыслишь, —
бога красоты и разума,
справедливости и любви!
— Это не тот человек, — горячился и кричал Вельчанинов не слушая, — не тот, который напредставит сам себе
бог знает чего, итоги
справедливости и юстиции подведет, обиду свою как урок заучит, ноет, кривляется, ломается, на шее у людей виснет — и глядь — на то все и время свое употребил! Правда, что вы хотели повеситься? Правда?
Разумеется, нельзя отрицать
справедливости подобных рассуждений и даже их новости и полезности для кого-нибудь: «Chaque sot trouve toujours un plus sot, qui l'admire»… Но скажите,
бога ради, — на каких читателей рассчитывает литература, пробавляющаяся подобными рассуждениями?..
— Святое известно
богу, наказание же на теле простолюдину не бывает губительно и не противоречит ни обычаю народов, ни духу Писания. Лозу гораздо легче перенесть на грубом теле, чем тонкое страдание в духе. В сем
справедливость от вас нимало не пострадала.
Одни говорят, что наказание нужно для устрашения, другие — что оно нужно для исправления, третьи говорят, что оно нужно для того, чтобы была
справедливость, точно
бог без судей не сумеет установить
справедливость в мире.
«Чтоб вынести тот крайний пессимизм, отзвуки которого тут и там слышатся в моем «Рождении трагедии», чтобы прожить одиноким, «без
бога и морали», мне пришлось изобрести себе нечто противоположное. Быть может, я лучше всех знаю, почему смеется только человек: он один страдает так глубоко, что принужден был изобрести смех. Самое несчастное и самое меланхолическое животное, — по
справедливости, и самое веселое».
И я взял из его рук письмо maman от довольно давней уже даты и прочел весть, которая меня ошеломила. Maman, после кратких выражений согласия с Кольбергом, что «не все в жизни можно подчинить себе»,
справедливость этого вывода применяет к Христе, которая просто захотела погибнуть, и погибла. Суть дела была в том, что у Христи явилось дитя, рождение его было неблагополучно — и мать и ребенок отдали
богу свои чистые души.
Нужно обращаться к
Богу для борьбы за свободу, за
справедливость, за просветление существования.
Все идеи обладают способностью превратиться в источник фанатического помешательства — идея
Бога, идея нравственного совершенства, идея
справедливости, идея любви, свободы, науки.
Ад представлялся человеческому сознанию в двух формах — или в форме печальной судьбы и гибели человечества вообще, потому что спасения нет, спасение не открылось и никто не попадет в Царство Божье, которое есть царство
богов, или в форме торжества карательной
справедливости над злыми, после того как открылось спасение добрых.
И любовь к ценностям, к истине,
справедливости, красоте должна быть понята как выражение в мире любви к
Богу, к божественному.
Есть условно-лживая риторика любви,
справедливости, науки, есть условно-риторическое отношение к самой идее
Бога.
И вот в этом случае живой
Бог, живое совершенство, живая
справедливость, любовь, свобода, наука исчезают, ибо все живое существует лишь в полноте, в гармоническом соотношении частей в целом.
Фанатик всегда «идеалист» в том смысле, что «идея» для него выше человека, живого существа, и он готов насиловать, истязать, пытать и убивать людей во имя «идеи», все равно, будет ли это «идеей»
Бога и теократии или
справедливости и коммунистического строя.
Невозможно примириться с тем, что
Бог мог сотворить мир и человека, предвидя ад, что он мог предопределить ад из идеи
справедливости, что он потерпит ад как особый круг дьявольского бытия наряду с Царством Божьим.
[Прудон есть тип человека, восставшего против
Бога во имя добра,
справедливости, правды.
Он восстал против
Бога и боролся против
Бога, взывал к божественной
справедливости.
Все может быть искажено страстями — отношение человека к
Богу и любовь к ближнему, познание истины и осуществление
справедливости.
Чистая духовность не сакрализует ничего исторического, для нее священны лишь
Бог и божественное в человеке, истина, любовь, милосердие,
справедливость, красота, творческое вдохновение.
— Вот так подарил! За такой подарок по
справедливости следует сказать: благодарю, не ожидал! Ну, да
Бог с ним!
Хабар, полон
справедливости своего дела, природной отваги и надежды на
бога, Мамон, исполнен мщения и зла, не менее отважен, одушевлен сверх того уверенностью в свое искусство.
Таким-то образом он приобрел «свое Монрепо», и надо отдать
справедливость, аккуратно исполнял свои обязанности, которые, впрочем, оставляли ему много времени для служения
богу Бахусу.
То обстоятельство, что мы с вами не встречались восемнадцать лет, вы не могли, в силу вашей
справедливости, приписать тому, что я умышленно избегала вас, скрывалась от вас, как женщина с нечистою совестью, нет, видит
Бог, что как двадцать лет тому назад, когда мы приехали в этот день из церкви мужем и женой, так и теперь, я могу прямо смотреть вам в глаза — на совести и на репутации графини Аракчеевой не лежит ни одной темной полоски…
Природа, закон,
справедливость и
Бог приказывают тебе выйти из твоего настоящего положения.
— По необходимости, а не по
справедливости. Не думаешь ли ты, что я совершаю этим хорошее, богоугодное дело. Один
Бог без греха…
«Она опять о правде. Но отчего страшно? Чего я боюсь? Чего я могу бояться — когда я так хочу? Конечно, бояться нечего. Разве там, на площади, перед этими разинутыми ртами, я не буду выше их всех? Голый, грязный, оборванный — у меня тогда будет ужасное лицо — сам отдавший все — разве я не буду грозным глашатаем вечной
справедливости, которой должен подчиниться и сам
Бог — иначе он не
Бог!»
Он хотел бы без остатка рационализировать общественную жизнь, подчинить ее своей фанатической идее эгалитарной
справедливости, не считаясь с таинственными, космическими основами общества, и за это
Бог лишает разума.